От редактора. Публикуемые воспоминания архиепископа Кассиана (Ярославского) были собственноручно записаны им в тетради, ныне хранящейся в Костромской митрополии. Воспоминания не датированы, однако из контекста следует, что писались они не ранее 1977 года. В 1999 году – к 100-летию со дня рождения владыки Кассиана – эти автобиографические записки были напечатаны небольшим тиражом. Поскольку указанное издание (ставшее сейчас библиографической редкостью) готовилось по машинописной копии рукописи, в нем имелись определенные недостатки – неточности, пропуски текста.
Настоящая публикация подготовлена по оригинальному рукописному тексту воспоминаний владыки. Орфография и пунктуация в целом приведены к современной норме, однако некоторые характерные архаизмы и речевые обороты сохранены. Курсивом в тексте приводятся: а) примечания редактора (в квадратных скобках), б) указатели начала листов рукописи – в виде (л. NN). Единственное примечание автора, сделанное внизу страницы рукописи, вынесено в конец текста и обозначено [*]. Сокращения, как правило, раскрывались без особых оговорок (при однозначности раскрытия) или, при возможной неоднозначности, посредством квадратных скобок. Для удобства чтения текст рукописи в публикации дополнительно разделен на абзацы – в соответствии с пометами самого автора (владыка Кассиан выделял отдельные смысловые блоки в рамках одного абзаца, используя тире).
Архиепископ Кассиан (Ярославский)
Жизнь под осенением иконы Богоматери Феодоровской
от начала и до сего дня
(л. 1)
+
Жизненные предуказания будущего священнослужения
«Ихже… предуведе, тех и предустави… а ихже предустави, тех и призва» (Рим. 8, 29–30).
«Бог, избравый мя от чрева матере моея и призвавый благодатию Своею…» (Гал. 1, 15).
Таковые священные изречения из посланий апостольских весьма желательно мне (и я решаюсь) применить к своему бытию земному, тесно связанному с древле-родовым прохождением служения священно-церковного. Мои деды, прадеды и прапрадеды – и по отцовской, и по материнской линии – были благочестивые и образованные священники. Отец мой – Ильинско-Никольской церкви села Золоторучья Угличского уезда Ярославской губернии иерей Николай Михайлович (л. 1 об) Ярославский – и мать Анфиса Евграфовна, урожденная Рождественская, имели 5 дочерей (из коих старшая и младшая – обе Марии – умерли в младенчестве) и немало скорбели, желая иметь сына – священнослужителя и молитвенника. Таковая причина их скорби доказывала их разумность и благочестие. Они обоюдно решили молиться Богу о даровании им сына. Отец предпринял путешествие в лавру преподобного Сергия, Радонежского чудотворца, и дал обещание, если родится сын, наименовать его Сергием и воспитывать благочестно, как будущего служителя Святой Церкви.
10 августа старого стиля 1899 года, во вторник, в шестом часу утра, в день памяти святых мучеников Римских: архидиакона Лаврентия, папы Сикста и других, в период дней попразднства Преображения Господня и Успенского поста, родился, к немалому родительскому (л. 2) утешению и их родных и знаемых удовольствию, Сергий Николаевич Ярославский – будущий пастырь, а в дальнейшем и архипастырь Святой Православной Церкви. По некоторым обстоятельствам, таинство святого крещения новорожденному прилучилось принимать в понедельник, на второй день праздника Успения Божией Матери и в праздники в честь Нерукотворенного Образа Спасителя и образа Божией Матери Феодоровского, то есть 16 августа старого стиля. Нерукотворенным Образом Господа Христа не предвещалось ли крещаемому его будущее (с любовью) ношение такового образа на академическом значке кандидата богословия, а Феодоровским Своим образом не предначала ли Пречистая Богоматерь благодатно осенять некоторые важнейшие моменты его жизни и немалые годы его священнослужения пред сим образом (в Угличе, Ярославле и Костроме)? Таинство совершал (л. 2 об) дядя крещаемого священник Николай Евлампиевич Кедров с местным псаломщиком Вас[илием] Григорьевичем Лавровым в Никольском (зимнем) приделе Ильинского храма села Золоторучья. Восприемниками были близкие родственники: Константин Павлович Успенский – 5-го класса духовной семинарии воспитанник (впоследствии кандидат богословия Московской духовной академии и врач), и Надежда Ник[олаевна] Кедрова – ученица Ярославского Волжского духовного училища (впоследствии заслуженная учительница).
Возрастание и воспитание мое, несомненно, шло под неизменно-постоянным осенением благословения родителей и при возможно частом приобщении Святых Христовых Таин. В семье было заведено правило общей вечерней (на сон грядущим) молитвы и чтение вслух всей семьи назидательных книг, более всего – житий святых. Помнится случай: на Страстной седмице, в вечер Великого Четверга, во время совершения в храмах «стояния двенадцати Евангелий» моя мать вслух (л. 3) меня – еще полу-младенца (может быть, двух или немного более лет) – читала святые Евангелия о Страстях Господних и при этом рассказывала и разъясняла, как мучили Христа, как Его распяли на Кресте, как Ему было тяжко и больно… На глазах слушателя-младенца появились слезы соболезнования Господу; он плакал, жалея Божественного Страдальца… Пришедшему из храма отцу мать рассказала, как малолетний сын их в таком возрасте проявляет уже религиозное чувство, что подавало надежды и предвещало будущее, всегда возможно благоговейное стояние и у Креста и «под Крестом» Христовым, и как служебное, так и жизненное последование Ему. Помнится и довольство и похвальный взор благочестивого отца, ясно выраженные при этом рассказе матери о религиозной чувствительности их сына, будущего продолжателя священнослужительства рода Ярославских.
Ясно представляю я себя и стоящим (л. 3 об) (тоже еще в до-отроческом возрасте) в храме пред образом святителя Николая с матерью, молящимся прилежно и не озирающимся по сторонам или (избави Бог!) назад. Когда приходил из храма отец, я встречал его первый и принимал благословение и просфору. Когда приезжал благочинный отец протоиерей Николай Розов (очень умный, заслуженный и строгий), он, благословляя меня, еще очень маленького, говорил отцу моему: «Это у вас – будущий архиерей» (это – первое предсказание).
Когда мне было уже лет пять (приблизительно), я был взят отцом в город Углич за архиерейское служение. Взяв меня на руки, сам стоя на левом клиросе, он обращал мое внимание на архиерея и объяснял мне, какие одежды на него возлагали. Конечно, мне памятнее всего была митра, и я по возвращении домой всем рассказывал о «золотой шапке» архиерея, каковую и я (л. 4) желал бы носить, то есть быть архиереем. Также мною было обращено внимание на то, что при получении благословения архиерея я поцеловал его руку, мягкую и очень белую. Вскоре после этого случая, когда мне пришлось быть в гостях у родных в селе Чурьяково и на вопрос (как обычно предлагают всем мальчикам): «Кем бы ты, Сережа, хотел быть?», я отвечал: «Архиереем», так как он носит «золотую шапку», то мне отец по дороге домой сказал, что в ответ на подобные вопросы надо говорить: «Кем Бог приведет».
4 июня 1905 года я очень заболел краснухой и скарлатиной и болел до 8 июля. Очень тяжело мне было: температура +40º и мучительные боли. Лечил врач из Углича Росс Александр А–вич. Мои родители трепетали за мою жизнь. Но отец молился: «Господи! Если наш сын – в опасности стать в будущем плохим человеком, пусть лучше умрет теперь! А если предвидится быть истинным (л. 4 об) чадом и служителем Церкви, даруй ему выздороветь и жить!». И было дано обещание: по выздоровлении свезти меня на богомолье в Саров, тем более что я во время болезни любил, когда мне давали целовать святые образки преподобного Серафима, исцелителя Пантелеимона и другие, и просил их вешать на стене у моей кроватки.
Болезнь, милостью Божией, миновала, и мне предстояло еще до выполнения обета научиться грамоте, молитвам и чтению святых и других – детских – книжек. Скоро я усвоил и пение церковных молитв и копировал службы церковные, устраивал в зале подобие алтаря из стульев, одевал на плечи большой платок и пел по книге разные службы… Возрастая, я любил петь все церковное, что знал на память. С удовольствием, получив благословение отца, я стал вставать на клирос – петь и читать; получал за чтение похвалы от богомольцев храма и (л. 5) просьбы чаще читать. Вскоре я стал читать Апостол и паремии; самым любимыми были для меня паремии Великой Субботы. Поощрением мне было слышать отзывы мужчин-слушателей: «Вот только теперь мы стали понимать, что значат эти паремии…».
Учась в церковно-приходской местной школе и в Угличском духовном училище, прилежнее всего занимался я законом Божиим, катихизисом и церковным уставом; отметки были по этим предметам всегда отличные. По переходе во второй класс духовного училища – в первом разряде, к утешению родительскому (это было в июне 1910 года) – я с матерью и старшей сестрой Александрой, во исполнение данного (при болезни) обета, совершили путешествие по реке Волге пароходом до Нижнего Новгорода и далее по железной дороге на Арзамас, и наконец на лошадях – в Саровский монастырь к святым мощам преподобного Серафима. Здесь мы помолились и поклонились на всех святых местах (л. 5 об) великого подвижничества угодника Божия. Заезжали и в монастыри Дивеев и Понетаев. Намеревались быть и у блаженной Параскевы, но она в те дни болела и никого не принимала. Видели только некоего почитаемого старца-монаха, что-то моей маме о мне изрекшего, но она никому этого не открыла.
Паломничество это в Саров запечатлелось в моей душе на всю жизнь и содействовало моему уклону к монашеству. Я никаких светских песен или развлечений не знал; друзей, даже из среды соучеников-товарищей или родных, не имел. Не любил я и когда меня целовали женщины; даже с родной бабушкой (маминой матерью) здороваясь, подставлял щеку, и она однажды сказала по поводу этого: «Ты, видно, монахом будешь!». Мой отец часто говорил в пользу избрания священного служения: что это самое благородное, чистое, высокое служение – лучшее всех житейских земных должностей и чинов. (л. 6) От отца я перенял обычай ставить на письмах (и сочинениях) знак креста, также – обычай креститься, мимоходя храма Божия или видя его издали – где бы то ни было.
В семье нашей всегда соблюдались посты и дни постные. Бывая в гостях, я всегда подражал отцу, садясь с ним рядом и, например, Великим постом (у дяди протоиерея К.М. Ярославского на именинах) не вкушал рыбного. Также будучи семинаристом, на квартире (у священника Сергия Хрисанфовича Соколова в городе Кашине) мне была предоставлена возможность в Великий пост вкушать обед без рыбы. Товарищи немного подтрунивали надо мной, называли «монахом», но я не обижался на это.
Духовная семинария в Кашине была на краю Дмитриево-Солунского мужского монастыря, и мы – семинаристы – должны были ходить за праздничное богослужение (пока не устроен был храм в самом здании семинарском) в древний монастырский храм. Там духовником (л. 6 об) нашим был старец-иеромонах отец Антоний, который, увидев меня однажды пришедшим ко всенощной раньше всех, благословил меня образом бумажным Божией Матери Скоропослушницы, который храню я до сего времени. Но в будничные дни я постепенно привык часто ходить за ранние литургии в собор, где почивали святые мощи благоверной Анны Кашинской. Это я делал по совету и благословению своего отца. Вставши в 5 часов утра, я выходил (сказавшись прислуге) из дома и с большим удовольствием спешил в храм. Возвратившись на квартиру, поспевал к общему чаю и отправлялся на занятия. Учился я прилежно и очень успешно – почти на круглые пятки. Был все 3 года обучения в числе первых учеников. Верю глубоко, что моей помощницей была благоверная и преподобная Анна. Особенно отличался я по священным предметам и по древним языкам (греческому, латинскому…). (л. 7) Случалось, что при моем входе в класс (это было в третьем классе) товарищи пели входное «Достойно есть…», как бы предвещая мое будущее архиерейство. Инспектор семинарии отец Мирон Ржепик о мне говаривал: «Это – будущий академик». Это он мог судить по моей серьезности и успешности в сочинениях.
Летом 1916 года (по переходе в третий класс духовной семинарии) я ездил пароходом в город Казань, погостил там у сестры и зятя – доцента духовной академии, священника К[азанско]го женского монастыря отца Александра Вас[ильевича] Лебедева – месяца 1 1/2, ходил за богослужения в разные храмы, любил слушать ученых священников проповеди и был в кафедральном соборе за служением архиепископа Иакова и его викарных епископов Бориса Чебоксарского и ректора академии Анатолия Чистопольского. Это было 10 июня – день прославления святителя Иоанна, митрополита Тобольского. Служение трех архиереев было для меня редкостью, и я после с увлечением рассказывал об этом родным и товарищам. Последние, как бы (л. 7 об) в шутку, предсказывали мне, что и я буду архиереем…
После печального закрытия духовных семинарий (в 1917 году) мне как-то не удалось, подобно другим бывшим семинаристам, устроиться для обучения ни в одну из средних школ, и хотя меня приняли без экзамена и в школу второй ступени города Углича, а потом и в Демидовский (бывший) юридический лицей, мне не пришлось учиться по обстоятельствам военного времени и бытовым трудностям.
В мае месяце 1919 года я был взят на военную службу и зачислен в тыловое ополчение. Все лето пришлось мне пробыть в городе Рыбинске на разных физических работах с другими бывшими интеллигентами, среди коих были и священники: отец Константин Шаров (наш зять), отец К. Соболев и другие. В прилучившийся праздник Вознесения Господня я с отцом К. Шаровым побывали в соборе, в старообрядческом, протестантском и лютеранском храмах [*]. Принял я участие и в крестном ходе по улицам города. Чаще (л. 8) же всего посещал по воскресным и праздничным дням Воздвиженскую церковь, как ближайшую к зданию нашей «роты», и иногда читал, стоя на левом клиросе, шестопсалмие. Вскоре заболел я экземой на ногах и пришлось полежать недолго в лазарете, откуда тоже ходил (в больничном халате) в ту же Воздвиженскую церковь. Получив увольнение на 1 месяц (на поправку сил) на отдых, поспешил (частью пароходом, частью пешком) в свое родное Золоторучье к родителям. Это было осенью – около праздника Казанской иконы Божией Матери. После побывки на лечении и отдыхе в домашней обстановке у родителей, явился я в Ярославль на медицинскую комиссию и получил неожиданное (истинно – воля Божия!) освобождение от военной службы по слабости зрения (близорукости), так как я с десятилетнего возраста носил очки. В Ярославле остановился я и две ночи пробыл у родной тети Анны Евграфовны Рождественской. Она, как выразилась в письме к моим (л. 8 об) родителям, очень полюбила меня, а мне остались памятными ее слова мне: «Как ты похож на своего папу – крестишься и кланяешься, как он», а отец мой это перенял от лиц монашествующих. В случившееся тогда первое воскресенье Великого поста я ходил за литургию в храм, где совершалось Торжество Православия, служил епископ Корнилий, а вечером был в том же храме за вечерней и слушал очень хорошую беседу о покаянии бывшего преподавателя Ярославской духовной семинарии Василия Константиновича Воскресенского – будущего епископа Романо-Борисоглебского.
По возвращении в родительский дом я стал много читать книг богословского и вообще духовного содержания, особенно – проповедей разных проповедников, так как наметил себе определенную цель – быть пастырем, может быть и монахом, но обязательно – проповедником. В эту зиму (еще до поездки в Ярославль на комиссию) я начал составлять проповеди. (л. 9) Не это ли обстоятельство сохранило меня от дальнейшего прохождения военной службы и связанного с ней (возможного) отклонения от моего пастырского призвания? Сначала мои проповеди читал в храме села Золоторучья мой папа. Но вскоре он мне сказал: «Что же я всё читаю твои проповеди? Читай их сам!». Мне это приятное делание хотя и желательно было, но я очень робел. И самый первый раз меня он вывел (подталкивая в спину) на амвон – с тетрадью в моей руке. «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», – и с благословения родительского началось мое смиренное и убежденное проповедание слова Божия, которое я очень возлюбил и проповедовал очень часто. Я старался подражать другим проповедникам, когда-либо слышанным. И очень хотелось проповедовать наизусть. Стал делать опыты, иногда удачные, иногда – не очень. Как-то пришлось слышать мне проповедь ораторского типа (л. 9 об) – митрофорного протоиерея Хотовицкого (из храма Христа Спасителя в Москве), меня чрезвычайно поразившую. Я попробовал (в некоторых выражениях и приемах) скопировать ее. Вышло удачно и впечатлительно. Но вообще я старался проповедовать хотя и громко, но спокойно. Сказывалась только некоторая (может быть, природная) нервозность, от чего появлялись у меня слезы, и я этим смущался. Со временем этот недостаток меня оставил.
Вскоре мне пришлось, по благословению и желанию отца, поступить на гражданскую – канцелярскую работу в Угличское у[ездное] стат[истическое] бюро. Там я был помощником своего бывшего товарища по духовному училищу – Анатолия Ник[олаевича] Троицкого, хорошего человека, верующего, но с зачатками туберкулеза. После я был в этом учреждении делопроизводителем, счетчиком и статистиком; участвовал в переписи 1920 и [19]23 годов по городу и уезду; уволился в 1923 году пред принятием священства.
(л. 10) Почти одновременно с моим устройством на статистическую работу узнал о мне, как готовящемся к священству, епископ Угличский Серафим и рукоположил меня в первый чин церковного служения – чтеца – к Ильинской церкви родного села, где я с детских лет «церковничал» (читал и пел на клиросе), а теперь и проповедничал. Это посвящение в стихарь было в храме Богоявленского женского монастыря в праздник Феодоровской иконы Божией Матери, осенившей ранее мое духовное рождение, а теперь и начало моего вожделенного служения Святой Церкви. Теперь я стал проповедовать, «облеченный в ризу спасения и одежду веселия», с еще большим усердием и любовью.
Летом этого 1920 года приносили в село Золоторучье святую икону Божией Матери Феодоровскую и носили по домам. В этот день за литургией я сказал проповедь, довольно удачную, о посещении нас Божией Матерью. Монахини, сопутство[ва]вшие образ, при посещении нашего дома (л. 10 об) выразили мне благодарность и просили, чтобы я когда-нибудь сказал проповедь в их монастырском храме. Чрез них узнали о моем проповедничестве игумения Маргарита и епископ Серафим. Последний очень заинтересовался моим проповедничеством и прислал благословение – произнести поучение в престольный праздник святителя Иоанна Милостивого, 12 ноября старого стиля, за его служением. Хотя и не смело́ мне было выступать с проповедью при множестве народа (монахинь и мирян) и в присутствии архиерея с клиром, но отказываться было неудобно. Проповедь я приготовил – почти наизусть ее выучил и сказал удачно. Все одобрили. Был за службой и мой папа. После этого владыка Серафим стал назначать мне проповедовать в некоторые праздники за его служениями то в храме Богоявленского женского монастыря, то в кафедральном соборе или в других храмах города Углича, иногда и в сельских храмах. Мои (л. 11) проповеди, как молодого светского проповедника, нравились многим. Мне было утешительно, что мои труды и усердие не напрасны. Иногда приходилось мне отлучаться для произнесения проповеди из канцелярии в рабочие часы, и это моим начальником допускалось.
Владыка Серафим хотел бы меня взять в свой Покрово-Паисиевский монастырь (на окраине Углича) и обещал поставить иеромонахом, но, видно, не пришло еще этому время: я оказался завербованным для статистических работ. Была и попытка у владыки посвятить меня целибатом в духовный сан. Но епархиальный архиерей – митрополит Агафангел – не дал на это согласия по моей молодости. По-видимому, Господь удерживал меня от такого рискованного поступка. Мне иногда непонятным представлялось, почему мне с молодых лет не удалось встать на путь священства безбрачного? Впоследствии я понял, что Господь (л. 11 об) хранил меня от больших опасностей, Ему Единому ве́домых, могущих сократить мою деятельность церковную…
Вскоре (году в [19]21–22-м) пришлось Угличскому викариатству лишиться на несколько месяцев непосредственного управления епископом Серафимом. В период его «невольного» отсутствия делами церковными правил пресвитерский совет – по его благословению и учреждению. А я, без непосредственно-внимательного руководства владыки, постепенно подошел к решению – принять священство в женатом состоянии. Нужно сказать, что я с юности был малолюдимый, а общества женского даже чуждался; с девицами не знал, о чем и разговаривать. Но, находясь на канцелярской работе, мне пришлось быть в сообществе сотрудниц, хотя и очень неплохих. Среди них даже оказалась подружившаяся со мной девица из верующей, бывшей купеческой семьи, и я готов был сделать ее своей избранницей. (л. 12) Родителям моим (особенно маме) и старшей сестре показалось это неподходящим. Они были убеждены, что для священнослужителя подруга жизни должна быть из духовной семьи или, по крайней мере, с очень религиозными привычками. Я внял их советам – послушался и пробовал присмотреться к двум-трем девицам духовного звания. Внимание мое и моих родных остановили на себе две дочери священников села Заозерья и села Спасского. Окончательное избрание я поручил воле Божией. Сделал два жребия и положил их в киоте с образами моего отца (кажется – на Евангелии). Помолился и из вынутой записки «идти» понял указание – решать дело в селе Спасском. Замечательно, что когда было мое – 2 июля старого стиля 1923 года – венчание, некий внутренний голос мне сказал: «Все равно – ты будешь монахом». (Может быть, предвестием последнего было и то, что мне привел Бог грядущую ночь провести в чтении канонов и акафистов (л. 12 об) и, пока не принял рукоположения, я чужд был с[упружеско]го соития).
Мое рукоположение во диакона было 30 июля в храме Духа Святого – в престольный праздник святого мученика Иоанна Воина – города Ярославля, а во священника – в Успенском соборе города Ростова 1 августа 1923 года высокопреосвященным архиепископом Иосифом (Петровых). Знаменательным и пророчественным я считаю для себя и наименование храмов и праздников – дней моих рукоположений, и то, что первым моим послушанием оказалось несение святого креста на блюде после освящения воды в озере Неро, при прекрасном трезвоне всех ростовских колоколов, и даже то, что первое иерейское благословение испросила у меня монахиня.
Исполненный духовного удовлетворения и высокой радости, я из города Ростова, сначала на попутной лошадке с угольником (который доро́гой поминутно меня называл, к моему удовольствию, батюшком), а потом (с полпути) пешком до(л. 13)брался до села Николо-Молокши – родины моего отца, где священствовал тогда муж моей сестры Оли – зять наш отец Константин Никанорович Шаров. Трои сутки я пробыл на Молокше, совершая (и учась) все службы 3, 4 и 5 августа; совершал и первые панихиды на могилах своих двух дедов, бабушки и других родных. Затем, поблагодарив родных, направился пешком (30 км) по дороге к Угличу через Д[ивную] Гору, где зашел к отцу Лавру – выпить стакан воды. Вот оканчивается путь, близок родной Углич. Я шел в полупальто и шляпе; ряса и подрясник были в узелочке, крест священнический – на мне. Наступали часы всенощных бдений, и когда показался город со множеством храмов, начался благовест со всех колоколен – соборной, двух монастырских и не менее 15 приходских. Мне было очень приятно и радостно. Но когда я готов был вступить на окраину города, раздался дивный трезвон. Чувство было умилительного благоговения, и я (л. 13 об) восторженно пел устами и сердцем: «Преобразился еси на горе, Христе Боже»… Вот, мыслил я, как Господь укрепляет и утешает меня, меньшего из священников сего града, такой встречей! А впоследствии, когда я поведал об этом владыке Никодиму, он мне сказал, что «город Углич тогда встречал» в лице меня «таким торжественным звоном будущего своего епископа».
В Преображеньев день я совершил праздничную (с литией) утреню и литургию в своем родном золоторучском храме в присутствии родителей; брат Миша псаломщичал. Присутствовало много молящихся прихожан, и я, прежде им часто проповедовавший, сказал уже в сане иерея первую проповедь с немалым чувством умиления: выразил свою радость; сознание собственного «преображения»; обещал из города Углича навещать храм родной и послуживать у них. Многие, подходя ко кресту, поздравляли (л. 14) меня. Следующее мое праздничное же служение было в храме Богоявленского женского монастыря в праздник Толгской иконы Божией Матери. По просьбе м[атушки] игумении и сестер ее я участвовал в чтении акафиста за всенощным бдением, а по окончании литургии произнес проповедь. Помню, что внимательно слушал меня стоявший впереди мой любимый прежний учитель (Угличского духовного училища) Н.П. Троицкий, что мне было очень приятно. А накануне за всенощной слушал мое чтение акафиста бывший смотритель духовного училища Дм. В. Лавров, одобривший (как после сказал) успехи своего бывшего ученика и родственника (он мне – троюродный дедушка).
Со следующей уже службы – 10 августа, в день моего рождения (мне исполнилось 24 года) – я начал служить в первом приходском своем храме святителя Николая Чудотворца что на Песках в городе Угличе. За этим служением и в гостях у меня на первой квартире был папа. С очень большой радостью и высоким (л. 14 об) подъемом духа я вступил в труд давно желаемого священства, предстояния престолу Господню, ежедневного (почти) служения и ежепраздничного проповедания слова Божия. Проповедовал я по всем воскресным и праздничным дням, а иногда и в будни, при наличии порядочного числа молящихся. С наступлением зимнего времени я начал проповедовать и за всенощным бдениями (объяснение Евангелия), и за вечернями с акафистами (на катихизические темы). Может быть, я уже как бы приторно надоедал частым проповеданием. Но я всегда помнил и сознавал свой прямой долг – «проповедовать благовременне и безвременне» ([ср.] 2 Тим. 4, 2). Говорил почти всегда и при совершении погребений и венчаний. Нередко я ходил и на родину – в село Золоторучье, где помогал своему родителю совершением за него венчаний и других треб и в некоторые местные праздники. Своим усердием служить и, особенно, (л. 15) проповедовать я как бы предчувствовал наступление времени, когда придется сомкнуть уста и для служения и для проповедания…
Когда владыка Серафим возвратился в Углич (из невольной отлучки), он, вскоре возведенный и в сан архиепископа и управлявший Ярославской епархией, и даже временно бывший заместителем Патриаршего Местоблюстителя (месяца 3 с небольшим), снова стал меня нередко благословлять проповедовать за его служениями в разных храмах и даже брал с собой в поездки по епархии (Угличский и Мышкинский уезды), даже и при наличии с нами такого знаменитого проповедника, как митрофорный (бывший п[етроград]ский) протоиерей Павел Лахостский. Может быть, у владыки было бессознательное предчувствие, что я впоследствии (через 35 лет) буду его преемником по кафедре епископа Угличского. По одежде (ряса и скуфья) я был похож (особенно – сзади) на него, о чем мне приходилось (л. 15 об) слышать. Однажды, когда я шел в зимнее время по улице города, некий приезжий священник, обгоняя меня, спросил: «Владыка! Это вы?»… Бывал владыка у меня и на квартире иногда, и я изредка навещал его по прилучившимся делам. Однажды он взял меня с собой навестить в больнице Дм. Вас. Лаврова, уже предсмертно болевшего. Когда мы вошли в палату, где болящий лежал, последний, не ожидавший нас, заволновался и хотел было встать, но владыка удержал его и, видя его взволнованность, стал утешать, указывая на меня как его бывшего ученика. Болящий ободрился и, с приветливостью отнесясь ко мне, начал вспоминать и других учеников своих, ставших священниками (отца К. Соболева, отца П. Васильевского и других), и, таким образом, не посрамивших надежд своих добрых наставников-педагогов, готовивших их во священники.
Теперь хочу упомянуть случай (л. 16) предсказания моего будущего одной благочестивой старицей. Ее имя – Параскева; проживала она в одном из деревянных небольших домиков-келий женского угличского монастыря. Однажды (это было в день ее ангела 14 октября) я возвращался с именин отца протоиерея Николая Алекс. Воскресенского – своего родственника – через монастырь, без всякого намерения видеться со старицей. Но вдруг из ее домика вышла некая из послушниц или гостей ее и сказала мне, что матушка Параскева просит посетить ее для дня ангела. Я вошел в помещение. За столом у именинницы сидело порядочно гостей – всё больше как бы монашенки… Поздравленная и благословленная мною именинница попросила меня сесть за стол, и мне был налит стакан чая. Но я, прежде угощения, обратил внимание на ряд книг, лежавших на этажерке вблизи стола, и взял в руки одну из книг. Открыть книгу я еще не успел, как именинница взяла ее из (л. 16 об) моих рук и вслух всех присутствовавших гостей сказала: «А вот посмотрим, что ожидает в будущем отца Сергия?». Открывши (намеренно или ненамеренно?) страницу, на которой был портрет старца в клобуке, рясе и с четками, а внизу надпись: «Иеросхимонах Оптиной пустыни Анатолий», она подала раскрытую книгу мне. Я как бы даже и не поражен был этим мне не неприятным провещанием и решил его запомнить. И вот в основном это исполнилось: я уже ношу и рясу, и клобук, и четки. А в описуемое время был молодым семейным священником. Царство Небесное почитаемой прозорливице рабе Божией Параскеве! После она хаживала ко мне в храм (на Пески) и исповедовалась у меня. Но я с ней никогда много не разговаривал. Я вообще любил монашество с детства, любовался (как и мой отец) одетыми по форме монашествующими, и когда пришлось бывать на исповеди (вместе с женой) у (л. 17) архимандрита угличского Алексеевского монастыря Аркадия, мерял его клобук. Впоследствии я читал, что «этим не шутят», а при возможности принимают монашество. Обстоятельства жизненные привели меня к нему в свое время.
Года два с небольшим прослужил я в Николо-Песоцком храме, награжден был набедренником и, как мыслилось мне, не изменяя святителю, разделил служение под его покровительством обоюду со святым евангелистом Иоанном Богословом в храме их Николо-Сухопрудском, куда был избран прихожанами его и перемещен владыкой Серафимом. Здесь – «на Сухом пруде» – я с неизменным усердием продолжал священно-служить и проповедовать до 1928 года. Осенью (сентябрь–октябрь) этого года особые обстоятельства (отобрание храма обновленцами) привели меня к служению настоятелем храма святого пророка Божия Илии в селе Ильинском в Поречье (Угличского уезда) с двумя сослуживцами-иереями и диаконом (после служившего там 8 лет знаменитого про(л. 17 об)поведника митрофорного протоиерея П. Лахостского, возвратившегося в Ленинград и там вскоре умершего). Вследствие вновь удаленного (и уже более не возвратившегося) из Углича архиепископа Серафима мое перемещение к сему храму утвердил временно упр[авлявший] Ярославской епархией архиепископ Варлаам (бывший Псковский). Здесь привел меня Бог с не меньшей горячностью, чем в Угличе, служить и проповедовать до 8 ноября старого стиля 1929 года. Эта дата памятна мне как начало последующих (в общем составе одиннадцати лет) переживаний «трудов и болезней» особого вида благовестия Христова. Святой архистратиг Михаил с Собором прочих бесплотных небесных Сил благословил начало моих трудо-болезненных лет, чудно сохранил меня и, спустя 14 лет, принял под свой покров на 18 почти лет – до самого призыва на путь архипастырский.
При первом удалении из пределов прихода я услышал трогательное напутствие от простого деревенского старичка (алтарника местного храма) Гавриила Алексеевича: «Имеешь драго(л. 18)ценный камень – храни его!». Это – краткая проповедь усердному пастырю-проповеднику… Она была мне многие годы очень памятна и полезна. Три года невольного отчуждения от любимых дел служения Богу и благовествования Христова не умалили, но скорее укрепили меня на избранном с детства поприще. Возвращаясь (после дальнего Северного края, смененного на не менее близкий Казахский) через город Кашин, где когда-то учился, и приближаясь к родному Угличу пешком, я был радостен и пел Пасху, благодаря Бога за всё. Пятимесячный промежуток (как бы для отдыха и укрепления духовно-телесных сил, не без милости Божией мне данный) проведен был среди родной семьи и прежнего (Ильинского) прихода (которому изменять представлялось мне делом неблагоразумным) в таковом же, как и прежде, церковном служении и возможном проповедании.
(л. 18 об) А потом снова (с 5 февраля нового стиля 1933 года) ровно на 8 лет – второе невольное отчуждение, при новом, уже как бы пророческом напутствии от того же старца Гавриила. «Вот, – сказал он мне, – ты хотел в молодости быть монахом, так ты теперь и «монах» – на восемь-то лет!». А будущее показало: не на 8 лет, а на всю жизнь… Монашество – не без преткновений, не безгрешное, не чуждое окружающего мира и мирских пристрастий и всесторонних искушений, но все же – монашество, «объятия Отчи». Несомненно, что все мои переживания были и как эпитимия за грехи – отчуждение от служения престолу Господню – и как подготовка к иного рода житию и служению. Были случаи выслушивания мнения о себе или предположения от разных лиц. Были и сновидения предвещательные… Были и невольные «пророчества» от людей, не ведавших меня совершенно. Вот: при пересвидетельствовании врачебном (л. 19) (они бывали нередко) один врач в шутку спросил меня, видя на голове и лице у меня длинные волосы: «А видно, Ярославский по выходе на волю опять собирается служить попом?». Другая врач тотчас же за меня ответила: «А вы ему скажите: только бы освободиться, еще архиереем буду». Разве это не «пророчество»? Я запомнил его; оно исполнилось лет через 20 с небольшим.
Когда (года за 4 до конца срока) сестра Зинаида мне письменно сообщила о происшедшем в моем с[емейст]ве крахе, я мгновенно осенен был уже успокоительной мыслью: «Видно верно, что мне надлежить быть монахом», и оградил себя крестным знамением. Вскоре последовали одно за другим печальные события в жизни моих родных: смерть дорогого родителя и скорбь о том, что я не мог лично сам его похоронить; лишение свободы мужа упомянутой сестры, а вскоре – и ее самой, а также и серьезная болезнь моей ноги (я едва ее не лишился: заражение крови от проколотия пятки (л. 19 об) ржавым гвоздем – на работе в Преображеньев день в Рыбинской колонии), удержавшая меня месяца на 3, если не более, на больничной койке, но и избавившая от дальних и трудных (едва ли не смертоносных) этапов. Все это утвердило меня в мыслях о том, что надо мной грешным бодрствует Промыслительное Око, хранящее меня для будущего еще служения Церкви и вразумляющее…
6 февраля 1941 года (нового стиля) кончилось мое пребывание вне свободы. Из-под Ярославской трудовой колонии (вблизи бывшего Толгского монастыря) через Ярославль я направился в родной город Углич (по вновь построенной железной дороге) к родной и дорогой матери, проживавшей там на государственной квартире (улица Ленина, бывшая Московская, 40, в каковом доме и я со своей семьей когда-то жил), с радостью меня принявшей под свое материнское попечение. Вскоре последовавшие мои посещения богослу(л. 20)жений единственно-православного храма в городе Угличе – Корсунской Божией Матери – возвратили для меня молитвенное общение с духовенством города, уже исключительно престарелым-заштатным, и верующими мирянами; многие из них были мои бывшие прихожане. Были мной посещены и ближайшие православные храмы села Котово, села Дивной Горы и села Троицкого; храм последний приютил моих бывших прихожан закрытого храма села Ильинского. Храм града Углича Корсунский к празднику Благовещения был (неожиданно, по оплошности приходского совета) закрыт, а православным людям, жителям Углича, предоставили в пользование бывший обновленческий храм святого царевича Димитрия на Поле – кладбищенский, где вблизи алтаря (летнего) погребен и мой дорогой родитель, а после (в 1956 году) и мать. В общей ограде, среди них, очень желал бы я – сын их – быть погребенным, дабы и быть вместе (л. 20 об) посещаемым и поминаемым родными и знаемыми, да вместе и восстать в последний день бытия мира. Даруй, Господи!
В этом храме привел мне Бог и Пасху Христову встретить (при служении временном одного заштатного батюшки), и вскоре – к маю месяцу – поступить туда на должность приходского, всегородского священника, согласно избранию приходской общины и разрешению местной власти. Слава Богу, тако мне недостойному возблагодеявшему после многих лет лишения великого счастья – предстояния Его земному престолу! Более полутора лет (точнее – 19 месяцев) продолжалось мое буквально ежедневное служение в храме святого царевича Димитрия. За этот период я напутствовал и проводил в жизнь вечную несколько священнослужителей довольно преклонных лет: протоиерея Димитрия Соколова (настоятель (л. 21) бывшего кафедрального Преображенского собора города Углича), протоиерея Алексия Знаменского (угличского женского монастыря), протоиерея Николая Воскресенского (Предтеченской церкви города Углича – благочинного), протоиерея Николая Соколова (села Иерусалимской слободы), архимандрита Евгения (бывший валаамский 94-летний [цифра 9 написана неразборчиво – Ред.] подвижник), иеромонаха Ираклия (бывший повар патриарха Тихона и архиепископа Серафима), игумению Маргариту (угличского Богоявленского монастыря), протоиерея Михаила Соколова (Петропавловской церкви города Углича и духовник) и других. Потом пришлось мне около трех месяцев быть без места (ходил за богослужения в разные храмы) служения, по случаю увольнения и перемещения моего к церкви святого архистратига Михаила (его чуда в Хонех и Собора) и Введения во храм Пресвятой Богородицы, где сподобил меня Господь священно-служить 18 лет на месте своего отца (тогда – диакона) и своих дедов и прадеда (по материнской линии).
В 1948 году июня 3 нового стиля (после предварительного развода супружеского – (л. 21 об) гражданского и духовного – и по благословению моей дорогой матери святой иконой Божией Матери «Умиления») состоялось пострижение меня в монашество с наречением имени Кассиана, Угличского-Учемского чудотворца, в ярославском епархиальном доме, в присутствии сестры моей Зинаиды. Нужно сказать, что мать не очень охотно дала мне благословение на новый путь, напоминая мне то обстоятельство, что я наречен был в крещении Сергием по обету их родительскому. Но я постарался успокоить ее, обещая преподобного Сергия не переставать считать своим целожизненным патроном, и даже предвидя возможность это имя снова принять при пострижении в схиму, чего да удостоит, да сподобит меня Господь!
К новому своему небесному патрону – преподобному Кассиану – моя душа уже ранее стремилась. Так, я был в бывшей его Учемской пустыни на богомолении в годы (л. 22) своего отрочества с отцом своим и сестрой Ольгой (ездили из села Золоторучья на своей лошадке), а затем – уже месяца за три до принятия священства – ходил пешком (оттуда же, с родины своей) с сестрой Александрой. Священно-служа в селе Архангельском, я был удостоен со всем приходом своим (приблизительно за 1 или 1 1/2 года до принятия монашества) принесения в наш храм образа преподобного Кассиана из его храма разрушенного на Учме. Образ, принесенный благочестивыми женщинами, был встречен с колокольным звоном и с молебным пением. После этого угодника Божия преподобного Кассиана в храме Михаило-Архангельском стали очень чтить. При мне 2 раза в год (на 21 мая и 4 октября старого стиля [здесь, возможно, описка: память преподобного совершается 21 мая и 2 октября по старому стилю. – Ред.]) совершались торжественные всенощные бдения с акафистом, мною составленным и архиерейски-разрешенным. Приближаясь на пароходе к Мышкину – на пути в Ярославль – для принятия (л. 22 об) пострига, я всем усердием обратился мысленно к преподобному Кассиану, взирая на остатки его бывшей пустыньки и храма, где под спудом (надо предполагать, и доныне) почивали его святые мощи. У меня (это было в канун кануна праздника преподобного Кассиана – 19 мая старого стиля) явилась хорошая предчувствующая мысль: не назовет ли меня владыка при пострижении этим святым именем? Что и произошло. Тако исполнилась воля Господня, благоволительно ответствующая на мое душевное устремление!
В день пострижения вечером я принимал участие в соборном служении всенощной в ярославском кафедральном соборе, а на другой день – в свой первый именинный день – [служил] Божественную литургию один в верхнем храме собора (святителя Николая Чудотворца) и молебен преподобному Кассиану, получив и поздравление от хора певчих. Архиепископ Ярославский и Ростовский Димитрий, который совершал и пострижение мое, предрек мне и игумену Исаии, моему (л. 23) восприемнику от Святого Евангелия, архиерейство; это было в присутствии сестры моей Зинаиды, когда после литургии пришли мы к нему получить благословение на отъезд в Углич. Были таковые предречения мне в разное время: от епископа Василия (много раньше), архиепископа Иоанна Ярославского, игумении Ангелины, монахинь угличских Сергии, Амвросии и других, схиигумена Виталия Почаевского. Во всем этом, несомненно, сказывались предвестия и предупреждения Свыше, да готовлюсь к предуставленному мне грешному Промыслом Божиим сану архипастырскому. Но увы! Я плохо готовился, и Один Господь ведает, да моим духовникам я долженствуем был возвещать о многих своих немощах, трудностях, преткновениях и поползновениях на этом переходе к высокому сану, егоже несмь достоин и ныне носити.
В 1949 году 15 мая старого стиля в престольный праздник святого царевича Димитрия в его святом (бывшем моем приходском, а (л. 23 об) в будущем – кафедральном) храме было возведение меня в сан игумена тем же архиепископом Димитрием (Градусовым). Еще через три года, а именно в 1952 году, я поступил для восполнения прерванного в юности семинарского образования в Ленинградскую духовную семинарию и чрез домашнюю – заочную – подготовку сдал в две сессии двенадцать экзаменов (за третий и четвертый классы), и в 1953 году был принят на первый курс духовной академии. С изволения и помощью Божией исполнилась моя давнишняя мечта – юности желание!.. Слава Богу! Моей маме, однако, не очень нравилось мое высшее обучение. «Зачем, – говорила она, – ломать голову в пожилом возрасте?». Но меня это «ломание головы» предохраняло от праздности и всяких других искушений… А в этом была уже большая польза. Вскоре последовало снятие моих судимостей, и я получил «чистый» паспорт. Стало легко прописы(л. 24)ваться в Ленинграде на сессиях и – вообще… А мне к тому же было от ярославского архиерея дано звание благочинного – новая практическая подготовка к высшему служению. Пришлось объезжать не менее раза в год свой округ – приходов 8–9 – с ревизиями. В некоторых приходах приходилось и служить по храмовым праздникам. Таковые два мои послушания, обучение в духовной академии и благочинничество, проходимы были одновременно и разнообразили основное и наиважнейшее дело служения престолу Господню пастырско-монашеского, укрепляя и умудряя меня.
1 сентября нового стиля 1956 года скончалась благочестно моя дорогая мать на 91-м году жизни; последние 1–2 месяца была очень слабая, а последние дни почти недвижно лежала в полном сознании; я ее часто причащал Святых Таин; совершил и таинство елеосвящения. Умерла она в присутствии (л. 24 об) своей дочери Зинаиды, за ней ухаживавшей. Похоронили ее рядом с отцом моим. Участвуя в отпевании, я сказал надгробную речь: хвалил обоих родителей редкостное благочестие и их главнейшую заботу – чтобы чада были верующими и преданными Церкви; сказал и о ее трудах как бывшей учительницы народной школы. За всё – «благодаряще Бога»! В храме Михаило-Архангельском я совершил по ней сорокоуст, поминая молитвенно, не говоря об отце, и всех родных.
Думаю, что не ошибусь, если назову период времени 1951–1961 годы моей жизни, хотя и почти малосознательной, но как после оказалось, самой активной (более – внешней) подготовки к архиерейству, лучшим и драгоценнейшим временем. Очень и очень жаль, что оно проведено весьма и весьма недостойно великих ко мне милостей и щедрот Божественного Пастыреначальника. Пятнадцать состоялось у меня (л. 25) поездок в Ленинград для сдачи зачетов и экзаменов, для подготовки к написанию кандидатской диссертации, для представления таковой. Диссертация была на тему: «Учение о таинствах в творениях святых отцов Церкви II и III века». В 1958 году весной меня удостоили звания кандидата богословия и причислили к первому разряду окончивших духовную академию. С любовью и благоговением я стал возлагать на себя кандидатский значок с изображением Нерукотворенного Образа Спасителя.
В период последних 10–15 лет моего жития–служения в селе Архангельском мною были совершены паломнические поездки: в город Кашин (2 раза), в город Тутаев (2 раза), в город Киев, в Почаевскую лавру и скит, в Троице-Сергиеву лавру (2 раза) и в Патриарший кафедральный собор. Было и несколько призывов к перемещению меня в разные приходы; даже состоялось, усердно отклоненное мною, назначение меня настоятелем (л. 25 об) ярославского кафедрального собора. Но только не смог – не нашел я доводов отказаться от настоятельства в церкви святого царевича Димитрия (второе служение) в начале 1961 года. Всего я удостоился прослужить в храме святого арх[истратига] Михаила 18 лет без двух месяцев. Благодарю Бога за эту Его богатую милость ко мне грешному.
В ближайшие же дни по перемещении в Углич я был вызван в город Ярославль епископом Никодимом Ярославским и Ростовским для возведения меня (неожиданно) в сан архимандрита, и вскоре вновь вызван для объявления мне указа Святейшего Патриарха Алексия и Священного Синода от 3/16 марта (день ангела почитаемого мною блаженного старца инока Василиска, погребенного на церковном кладбище села Архангельского) 1961 года о назначении меня епископом Угличским, викарием Ярославской епархии. 25 марта нового стиля в Троице-Сергиевой лавре состоялось мое наречение, а 26 марта – моя (л. 26) хиротония во епископа Богоспасаемого града Углича: Святейшим Патриархом Алексием, митрополитом Питиримом, архиепископом Виктором, епископом Арсением и епископом Никодимом. Речь Патриарха Алексия, произнесенную мне при вручении архипастырского жезла (напечатана в «Журнале Московской Патриархии» за 1961 год, № 5, и в «Настольной книге священнослужителя» за 1977 год, том 1), выслушал я, обливаясь слезами умиления. К вечеру того же дня – в канун праздника иконы Богоматери Феодоровской – я с епископом Никодимом прибыл (на автомашине Ярославского епархиального управления) в город Ярославль, а на другой день вместе с ним служил Божественную литургию первый раз в архиерейском сане и говорил вступительное слово.
Благодарение Всемилостивому Богу и Всемилостивой Богоматери, тако благоизволившим о мне грешном и вельми-вельми недостойном! Святое крещение мое, принятие низшего чина цер(л. 26 об)ковного и возведение в высший сан архиерейский осенены благословением Божиим чрез пречестный образ Богоматери Феодоровский. Пресвятая Богородице, спаси мя и помилуй и сподоби такожде окончить и жизнь земную!
Примечание автора
(л. 7 об)
* Побывали мы за служением литургии и в храме Софийского женского монастыря на окраине Рыбинска. Этот (л. 8) монастырь построен по благословению угличского отца Петра Томаницкого. Отец К[онстанти]н служил на его могиле панихиду. После была в здании этом тюрьма, и я спал над могилой отца Петра – на бывшей паперти храма – в 1933 году.